Фейк-контроль: как устроен рынок модного контрафакта

Мое первое впечатление от рынка фейков — бесконечный цинизм, не лишенный при этом юмора. Мой визави, лучшие годы отдавший таинственному миру контрафакта, назначает мне встречу у витрины одного из главных люксовых магазинов Москвы. Крепкий человек лет 40 на вид мирно потягивает кофе, разглядывая в витрине вещи из новых коллекций.

— Настоящие? — аккуратно интересуюсь я.

— Вполне.

Моя надежда на репортаж с интригами и расследованиями погибает, едва родившись.

— Но никогда нельзя быть уверенным, — добавляет эксперт, хитро улыбнувшись.

Рынок подделок за время своего существования оброс многочисленными мифами. Например, о том, как в известных магазинах можно наткнуться на фейк, как производители достигли такого высокого уровня качества, что даже эксперты не могут вычислить, где настоящая сумка, а где имитация, или о том, что рентабельность этого бизнеса — 5 000 %. По пути на Дубровку, одну из фейковых Мекк Москвы, я задаю своему спутнику, обладающему сакральным знанием, вопросы.

В ответ он смеется: «Ну что вы! 5 000 % — это тир или свечной заводик. Хотя бизнес этот, действительно, очень прибыльный. Но среднего коэффициента наценки здесь не существует. Посчитать ничего невозможно. Все всегда зависит только от твоего таланта продавать. В 90-х как цены считали: написано 20 долларов, пишешь два нуля — вот цена в рублях. Сейчас так, конечно, уже никто не делает».

На рынке я первым делом смотрю на ценники. И правда, чтобы продать тут сумку как бы Michael Kors за 17 000 рублей, нужен талант. Оказывается, что в мире фейков тоже есть своя сегментация. Низший эшелон — это вещи из Китая, дешево и сердито. Турция предлагает лучшее качество, но и цены почти в два раза выше. «Вот кроссовки Chanel, этот сезон. 2 000 — 3 000 в закупке, 6 500 — в рознице, китайские. А турецкие меньше чем тысяч за 12 не купишь, — делится со мной продавец. — Цены в рублях», — добавляет мой спутник. Как и любой бизнес с высокой прибыльностью, рынок подделок отличается высокими рисками. «Периодически случаются облавы, продавцов штрафуют тысяч на двести в среднем. Опять же — кто как договорится».

Мы идем дальше. Товар у всех примерно один и тот же, закупают его чаще всего на главном оптовом рынке Москвы — «Садоводе», наследнике легендарного Черкизовского. Меня удивляет то, что на первом плане не ожидаемые стразы, а вещи, имитирующие самые остромодные модели известных брендов. «Ну а как же, — объясняет мне местный поставщик псевдо-Chanel. — Постоянно смотрю модные сайты, показы, что там на подиумах творится. Я же в моде работаю».  В подтверждение на планшете мне демонстрируется подборка «Избранное» — все ключевые ресурсы о моде. Впрочем, тренды тут каждый понимает по-своему. «Берите вот эту лучше, эта из прошлогодней коллекции», — в соседнем павильоне продавец разворачивает передо мной кофточку с золотой надписью Dolce & Gabbana. Золото всегда в цене.

По рынку перемещаются люди исключительно в претендующих на серьезную моду вещах — от надписей Hermès, Louis Vuitton и Chanel начинает рябить в глазах. Такого не увидишь и на авеню Монтень.

«ВОТ КРОССОВКИ CHANEL, ЭТОТ СЕЗОН. 2 000 — 3 000 В ЗАКУПКЕ, 6 500 — В РОЗНИЦЕ, КИТАЙСКИЕ. А ТУРЕЦКИЕ МЕНЬШЕ ЧЕМ ТЫСЯЧ ЗА 12 НЕ КУПИШЬ»

Контрольным выстрелом для меня становится сумка с гордой надписью Céline за 100 000 рублей. «Настоящая», — видя мое недоумение, комментирует продавец.

«Тут много покупателей рынка в Лужниках», — поясняет сопровождающий меня эксперт. Рынок в Лужниках, также известный в народе как Лужа, годами собирал жителей Москвы и близлежащих регионов, прибывающих за брендами, которые совершенно искренне считали настоящими. «Там хитами всегда были итальянские бренды: Armani, Iceberg, Dolce & Gabbana. Тут все дело в доверии продавцу, покупатели годами к ним ходят. Свой — не обманет, посоветует». О моральной стороне вопроса мне думать сейчас не хочется.

«Но вообще, сумку за такие деньги тут сложно продать. Уровень не тот», — продолжает мой спутник. Оказывается, в этом бизнесе есть своя высшая лига. Люди, которые работают напрямую с фабриками, занимающимися производством для люксовых брендов. Эти заводы пользуются услугами тех же поставщиков фурнитуры, тканей и кожи, в том числе и для того, чтобы делать фейки. Речь идет, в первую очередь, о сумках. «Они производят  точно такие же сумки, никак не отличишь. Цена такой Birkin в закупке, например, 400—500 долларов. Потом она сбывается с рук за 2 000 — 3 000 долларов в среднем, но можно и дороже. Тут уж как продашь». Эти продавцы вращаются в высших кругах и помогают страждущим душам, которым Birkin очень хочется, но не всегда можно ее себе позволить или жалко денег. Причем продавцы не скрывают от покупателей, что это пусть высококачественная, но подделка. Я спрашиваю, сколько подобных дельцов в городе. Прикинув в уме, эксперт отвечает: «Серьезных — с десяток».  Сейчас у них есть новое направление бизнеса — лимитированные линии. «Товар очень удобный, мало кто видел, щупал, а выглядят максимально похоже».

На мой вопрос, почему тогда он занимается так называемым «серым рынком», следует многозначительный ответ: «Лучше быть, чем казаться». Серый, или параллельный, рынок — это оригиналы вещей, которые по разным причинам минуют официальные каналы дистрибуции. Помимо стоков и вещей с легким браком, сюда попадает и то, что заводы производят без ведома заказчиков — люксовых брендов и марок сегмента contemporary. Также часто случается, что компании, чтобы получить лучшие условия производства, заказывают больше необходимого количества. В итоге этот товар выбрасывается на параллельный рынок по очень привлекательным ценам. В основном такой бизнес концентрируется на юге Китая. «Найти там можно все. Немного сложнее — то, что не отшивается в регионе, но если очень постараться, то закупить можно практически любой товар».

Рассказ моего собеседника начинает все больше напоминать байки охотника. «Выезжаем на место и ищем товар, смотрим, что предлагают, прицениваемся. Чтобы этим заниматься, надо иметь хороший доступ на фабрики. Сейчас стало удобнее — новые технологии. Например, есть социальная сеть, куда поставщики выкладывают свои предложения. Дальше все происходит очень быстро. Если товар заинтересовал, надо быстро отправить своего представителя в Китае, потому что кто быстрее к продавцу примчится, тот все и заберет. Никакой брони нет. Отношения: деньги — товар. Счет иногда идет на минуты». На вопрос, как эти вещи потом попадают в Россию, мой собеседник отвечает кратко: «Черное карго».

«СЕРЫЙ, ИЛИ ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ, РЫНОК — ЭТО ОРИГИНАЛЫ ВЕЩЕЙ, КОТОРЫЕ ПО РАЗНЫМ ПРИЧИНАМ МИНУЮТ ОФИЦИАЛЬНЫЕ КАНАЛЫ ДИСТРИБУЦИИ»

Тем временем мы заходим в небольшое помещение, которое здесь именуют «шоу-румом», — по сути, склад вещей (нечто подобное я видела на Балканах, где сфера услуг пошла еще дальше, — там есть так называемые «шаньиры», которые могут под заказ клиента украсть одежду из бутика в Италии). Эксперт не без гордости демонстрирует товар: «Свитшот Ralph Lauren — 12—13 тысяч рублей в московских магазинах, мы продаем за 6 000 рублей и при этом неплохо зарабатываем. Футболка Acne — 7 300 против 3 800 у нас». Все цены тут практически в два раза меньше средних розничных. Действие невидимой руки рынка в отдельно взятой московской квартире.

Ведь на рынке фейков спрос в самом деле рождает предложение. Можно много говорить о недоразвитости нашего ретейла, о том, что если бы цены были сопоставимы с европейскими и американскими, то у контрафакта не было бы шансов. Или, например, о том, что в регионах, где не ступала нога Zara и H&M, вещевые рынки и чуть более облагороженный их вариант — местные торговые центры — зачастую остаются единственным местом покупки одежды для большинства населения. Но суть проблемы, кажется, лежит глубже. Индустрия десятилетиями работала на то, чтобы сделать модные бренды символами жизненного успеха и высокого статуса, а теперь испытывает на себе побочные эффекты этой болезни и страдает от страшных новообразований в виде синтетических маечек в логотипах и стразах. И периодически, когда любимые покупатели норовят метнуться на сторону, как Медея, пытается убивать не только соперниц, но и собственных детей.

Я делюсь с моим спутником размышлениями, но он не поклонник древнегреческих трагедий: «Зачем так усложнять — мы просто санитары модного леса».