Григорий Добрыгин о театре, смене поколений и умении держать дистанцию
Продолжая разговор
С Григорием Добрыгиным можно говорить долго и на разные темы. К своим 29 годам он успел получить «Медведя» Берлинского кинофестиваля, поработать с европейскими режиссерами (Кевином МакДональдом, Семихом Капланоглу, Антоном Корбейном), а потом парой короткометражек доказать, что и сам может снимать кино не хуже. Перечисляя все, чем занимается Добрыгин, никак нельзя поставить в конце предложения точку, хотя бы потому, что останавливаться актер и режиссер не собирается. Вот и сейчас вместе со студентами ГИТИСа он репетирует и играет новый спектакль — свою вторую режиссерскую работу, получившую название «YouTube / в полиции» и жанровую характеристику found drama. Мы использовали это как повод, чтобы сходить на один из прогонов постановки, посмотреть на нашего старого знакомого, с которым мы встречались не раз, в роли режиссера-педагога и поговорить с ним о театре.
Это ведь уже вторая твоя работа в качестве театрального режиссера?
Да. Мой первый режиссерский опыт — спектакль «Лакейская» — тоже вырос из студенческой работы. Дело было на третьем курсе (тогда я, уже окончив актерский, учился на режиссерском факультете ГИТИСа), был семестр Гоголя. И вот я все лето читал Гоголя и остановился на такой небольшой вещи, как «Лакейская». Мы репетировали не на основной площадке, а в раздевалке, прямо в шкафу, а после пожара, который случился в ГИТИСе, переехали в театр имени Маяковского; худрук Миндаугас Карбаускис заинтересовался постановкой. Спустя год сыграли премьеру, и вот уже третий сезон спектакль значится в репертуаре театра. Только если в случае с «Лакейской» я работал с однокурсниками, то в новой работе играют нынешние второкурсники — студенты мастерской Олега Львовича Кудряшова, у которого учился и я. Придя к ним на первом курсе как педагог, посмотрев их показы-наблюдения, я понял, что это уже новое поколение с абсолютно другим восприятием действительности. Я говорю «поколение», потому что у нас с ними разница в десять лет и отличия на самом деле существуют.
И как появилась идея спектакля?
Я предложил ребятам направить свой взгляд в пространство интернета. Это был такой эксперимент, упражнение на характерность: актер ведь должен уметь быть острым. Сначала они смотрели ролики-миллионники, но очень быстро ушли в сторону от «Кандибобера» и «Язя», найдя настоящие сокровища YouTube. Я задал некоторые параметры поиска: это должны были быть не блогеры, потому что они занимаются самолюбованием, а наоборот, люди, которых камера застала врасплох, которые как-то проявили свой характер, привлекли внимание окружающих, и все это было зафиксировано на камеру. Мы показали отдельные наблюдения на экзамене, а уже после решили сделать спектакль.
Так и родился жанр found drama — «найденная драма»?
Да, мне хотелось понять, чем же именно мы занимаемся. Ведь это не механический перенос на сцену роликов из YouTube, в нем было бы мало ценности, это осмысление и погружение. Если отталкиваться от устойчивых для искусства понятий ready made (направление современного искусства, берущее начало от Марселя Дюшана. — Прим. ред.) и found poetry, то found drama будет их продолжением. YouTube появился только в 2003 году, а теперь мы фактически в нем живем. Когда я учился на актера, мы развлекались, показывая друг другу какие-то примечательные, на наш взгляд, ролики. И эта идея — сделать спектакль по персонажам — возникла у меня давно. Хотел поставить нечто подобное с Сашей Палем и Пашей Пархоменко года три назад, но «взрослым» актерам нужно больше оснований, чтобы выйти на сцену и что-то попробовать. В том числе драматург, которого на тот момент не было. Начав работать со студентами, я вернулся к этой идее. Им не слабо рискнуть, а заодно и мне с ними. (Смеется.)
А как ты выстраивал отношения с ними? По линии учитель — ученики?
Конечно, есть момент диктата. Когда ты работаешь с однокурсниками, как это было с «Лакейской», тебе проще, ты летишь без тормозов, а здесь все-таки есть дистанция и даже какой-то студенческий снобизм: ну, давай, научи, ты же педагог. Для меня это стало совсем новой областью познания: как отыскать грань, как найти правильный подход. Я прошел актерский путь, отучился четыре года и только потом, будучи второкурсником-режиссером, выйдя на площадку в ГИТИСе в качестве актера, понял, что такое актерское существование на сцене — и это произошло после шести лет учебы. Мы когда учимся, зачастую занимаемся не процессом, а доказываем что-то себе, окружающим, толкаемся локтями. Тогда на втором курсе режиссерского я вдруг понял: вот так нужно работать с партнером, а вот так видеть эту строку в стихотворении. Сейчас, будучи педагогом, я кое-что начинаю понимать про режиссуру. А когда учился на режиссера, тоже занимался завоеванием авторитета на курсе — сделать классно, сделать модно, то есть прежде всего не понять, а сделать. И вот, спустя время, пришло осознание: режиссура — это разбор материала, а уже потом его решение. В общем, надеюсь, что лет через пять, а может, и семь, и десять, что-то пойму и про педагогику тоже. (Смеется.)
Страшно было вот так вот взять и прийти к студентам именно в статусе педагога?
Первый раз нет — это все было про эксперимент. Увлечь, зажечь, на это меня всегда хватает. Но тут ведь другая проблема — удержать внимание. Опять же, поколение меняется, становится «ленточным». Оно перелистывает события, скроллит: погрустили, посмеялись, снова погрустили. Помню, как мы были в оцепенении, когда происходили какие-то важные и серьезные события, в том числе трагические, как долго ходили, будто оглушенные. А сейчас это оглушение сменяется одним забавным постом в Facebook. И нужно это поколение ускоренного движения, особой восприимчивости заставить на репетиции «притормозить». Когда ты приходишь к студентам раз в месяц, они находятся в состоянии обожания, а вот когда ты уже два-три раза в неделю должен держать собою же заданную планку... (После паузы). Наверное, я не всегда ее держу, не всегда им есть, чем от меня подпитаться. Все это целая наука, в которой я пока новый человек. Они талантливы, и каждый раз я в этом убеждаюсь, глядя на их актерские работы в спектакле. Я, будучи второкурсником, вряд ли бы смог так чувствовать персонажа, вряд ли бы сумел так прислушиваться к педагогу. Сложность нашей постановки в том, что окошко YouTube — оно же маленькое, и, выходя с этим материалом на сцену, не нужно «выдавать»; важно быть камерным, скромным, скупым на восприятие и оценки. И только когда это получается, все выглядит убедительно.
Интересно, кстати, узнать, что говорит про эту работу Олег Львович Кудряшов — мастер и твой, и нынешних студентов.
Это тот человек, который доверил мне студентов, поверил в меня и в этот эксперимент, или до конца не верил, я не знаю, по нему трудно всегда понять. (Смеется.) Олегу Львовичу сначала казалось, что в этом есть некоторая вторичность, потому что мы берем уже готовых персонажей. Но потом он увидел, как все развивается, растет в ребятах, и согласился с понятием found drama.
А есть уже планы на будущее в рамках твоей работы со студентами?
Есть давняя затея — поставить двухстраничное сочинение Пушкина под названием «Участь моя решена, я женюсь». Оно составлено из его писем, собственных ощущений, рассуждений о расставании с холостяцким бытом. Хочется сделать исследование этого маленького письма. Я изголодался по автору, потому что когда берешь сюжет из интернета или из собственной головы, ты неизбежно начинаешь тупеть. (Смеется.)
Возвращаясь к «YouTube / в полиции», вопрос тоже про будущее. Сейчас постановка идет в репетиционном зале ГИТИСа. Наверняка ты уже задумывался о том, на каких площадках можно играть этот спектакль для более широкой аудитории?
Да, мы говорили с Иваном Вырыпаевым про возможность показать спектакль в «Практике», думали и о ЦИМе; большое пространство даст другой масштаб, другие ощущения актерам — это тоже хочется попробовать. А пока играем в ГИТИСе и довольны этим.
