Тут помню: почему надо посмотреть «Конференцию» Твердовского — один из лучших фильмов «Кинотавра»

«Конференция» начинается с пятиминутной статичной сцены. Уборщица пылесосит ряды в зале ДК «Московский подшипник» — он же Театральный центр на Дубровке, в котором произошел теракт в 2002 году. На первый взгляд все так же, как тогда, разве что кресла немного поистрепались. В следующей сцене всегдашние актрисы фильмов Ивана И. Твердовского Ольга Лапшина и Наталья Павленкова в черной рясе с лицами, не живыми, а будто кукольными, которые замерли 17 лет назад в одном смурном выражении, пытаются договорится с начальником Театрального центра (Ян Цапник) о проведении вечера памяти в этом зале. Он мнется, в итоге оформляют договор. Бесплатно зал предоставить не могут — только в аренду. В договоре нужно выбрать регламентированный уставом вид мероприятия: концертная деятельность, конференция или театральная постановка. «Вечер памяти» написать нельзя — поэтому «конференция».

Наталья Павленкова — здесь тоже Наталья; жертва Норд-Оста, потерявшая в трагедии сына и ушедшая в монастырь. Спустя семнадцать лет после теракта она собирает его свидетелей, чтобы они рассказали все, что помнят до самой последней капли. Но, по всей видимости, помнить готова только она: о теракте забыли жертвы, забыло забывчивое государство, забыли начальники и охранники театрального центра. О событии силятся забыть отказавшаяся от нее дочь Галя (Ксюша Зуева, которая пытается спрятаться от мира в розовый капюшончик), парализованный муж, единственная подруга Света (собственно Лапшина) — такая же жертва теракта.

Как и в своих предыдущих фильмах — «Класс коррекции» и «Зоология», — Твердовский упивается уродливостью российской окраины с ее подчеркнуто безвкусными коврами на стенах и воздействует на зрителя журчанием мочи, стонами стариков, ультракрупными планами (при широком экране!), в которых мимо губ артистов проливается водка. Во многих сценах герои жестко срываются друг на друга. Это грубый и неизящный, но все же стиль, почерк — для русского кино это уже очень многое.

Теракт для Твердовского становится платформой для высказывания о памяти (поэтому излишни последние кадры, где режиссер пафосно причисляет зал Дубровки к святыням, воздвигая на театральной сцене статую Девы Марии). Исторические события в «Конференции» аккумулируют вокруг себя смыслы, дают видимость композиции. Сперва Твердовский задает краткую характеристику героев и их среды — заброшек, церквей, повального пьянства и безальтернативного одиночества. Затем показывает вечер памяти: в зал приходит человек двадцать, сплоченных травмой, и они рассказывают друг другу свои истории — взятые режиссером из реального опыта выживших и имеющие тональность абсолютного документа (среди актеров есть бывшие заложники Роман Шмаков и Филипп Авдеев). Они вспоминают, как начиналась стрельба, как люди прятались под сидениями, как пролилась первая кровь, как передавали по рядам икону Матроны Московской, как пытались бежать и как тело становилось ватным от газа. Они рассказывают про страх, который нельзя назвать страхом, потому что это больше чем страх. Эта часть фильма — самая совершенная у Твердовского — будто слышишь живую речь очевидцев, а не актеров. Героини Ольги Лапшиной и Натальи Павленковой раскрывают свои истории последними, в экзальтации. Ближе к финалу дубина-охранник вознамерится выгнать людей из зала, и героини запрут в нем собравшихся, чтобы проговорить произошедшее до конца.

Центральный конфликт «Конференции» происходит внутри героев. Это фильм в первую очередь о том, что нельзя забыть, что «если забыть, то повторится, люди опять пострадают», — как говорит Наталья. И о том, что помнить — значит бороться со страхом в то время, как мы предпочитаем ему полностью покориться. Наталья не может принять смерть сына, винит себя в ней, загоняя себя в аскезу; ее дочь Галя боится ее простить, гнев на мать для нее — это способ существования. Подруга Натальи Света гонит воспоминания о потерянных близких из головы, мечтает начать новую жизнь, но не способна решиться на первый шаг. 

Попытка Твердовского высказаться о состоянии дел в стране тут оказывается второстепенной, а может, даже и лишней. Взятая то ли у румына Кристи Пую, то ли вовсе из фильмов Триера мизантропическая насмешка над госучреждениями и их начальниками-бюрократами, которые вечно повторяют «я, что, не человек?» сбивает напряжение и тональность. Впрочем, горькую шутку о том, что жертва «Норд-Оста» сама взяла в заложники собравшихся в том же зале, нельзя назвать неудачной. 

Осознанно или руководствуясь художественной интуицией Иван И. Твердовский приближается к мировоззренческим позициям своей героини — так близко, как не решался сблизиться со своими героями в предыдущих фильмах, — и ее устами глаголет уже его, Твердовского, истина. Она простая и христианская по генеалогии: главный грех и преграда жизни — страх, боязнь совершить роковой поступок. Мораль распространяется на всех героев «Конференции» и, конечно, на всех граждан России.