Сезон Станиславского 2014: "Платонов" и "Книга Иова"

Всего в основную программу Сезона Станиславского в этом году вошло пять спектаклей. Токиши Окада представил постановку "Ванильная мечта". В яркой ироничной работе японского режиссера, впервые представленной в мае этого года на сцене немецкого Театра Мира, под писк кассовых аппаратов появляются герои в духе Мураками и необычный символ XXI столетия — ночной супермаркет "Фабрика улыбок". Итальянский режиссер Пиппо Дельбоно поставил театральную импровизацию по мотивам произведения Шекспира "Генрих V". Всякий раз в постановке, увидевшей свет еще в 1992 году, участвует как труппа Дельбоно, так и артисты тех стран, куда приезжает этот 45-минутный спектакль.

Россия представила постановку хорошо известного Льва Додина "Вишневый сад". Это единственный спектакль из основной программы, который московская публика еще не увидела, — его покажут только в декабре. Говорят, билеты раскуплены уже давно. Среди зарубежных постановок самые сенсационные — "Платонов" бельгийского режиссера Люка Персеваля и "Книга Иова" Эймунтаса Някрошюса. Об этих постановках мы решили рассказать подробнее.

"Платонов". Люк Персеваль

Первая пьеса Антона Чехова, по которой Персеваль поставил этот спектакль, обзавелась не только многочисленными театральными интерпретациями, но и названиями — ее именуют "Безотцовщина", "Платонов", а порой и вовсе "Пьеса без названия". В каком-то смысле это символично — о чем произведение, решает не только автор, но и читатель, в данном случае — режиссер. 

Если по традиции немая сцена завершает спектакль или, в крайнем случае, подкрадывается поближе к кульминации, то Люк Персеваль приготовил для эффектного хода настоящий звездный час — немая сцена открывает спектакль. Как только стихает музыка и зажигается свет, наступает мертвая тишина, разве что напомнит о себе завсегдатай всех театров мира — рвущийся из смущенных зрителей кашель. В полной темноте актеры успели построиться в ряд и теперь стоят в лучах софитов, замерев в харизматичных позах. Стоят так долго, что зрители начинают недоуменно глядеть по сторонам.

"Скучно как-то!" — бросает в зал одна из героинь. Кажется, тишина на ближайшие два часа безвозвратно покинула зал. Чеховские персонажи, модифицированные и раскрепощенные Персевалем, начинают наглядно демонстрировать, что такое метания души. Правда, поначалу герои остаются неподвижны, изредка играя жестом. Зато словесные поединки набирают обороты. Все в лучших традициях чеховской драматургии — спорят о еде, скуке, никчемности, поколениях. В общем, тихий семейный вечер у Персеваля не задался заранее, в отличие, кстати, от самой пьесы и многочисленных кино- и театральных вариаций, например, "Неоконченной пьесы для механического пианино" Никиты Михалкова.

Пианино, вернее, роялю, тоже нашлось место в сценографии Персеваля. Его даже поставили на рельсы, сначала не совсем понятно зачем. Но где-то в середине спектакля ловишь себя на мысли, что рояль, который в начале спектакля стоял у левого края сцены, вдруг оказался в самом центре. Потихоньку он доберется до конца — подобно бегунку на дорожке YouTube. Музыка — одно из главных действующих лиц постановки. В самых напряженных сценах пальцы пианиста с жаром стучат по клавишам, а голос его выдает настоящие "акробатические" музыкальные трюки, то камнем срываясь вниз, то выстреливая фальцетной трелью.

Так же стремительно изменяется и настроение героев. Анна Петровна — скучающая молодая вдова, которая ищет приключений и новой любви. А Платонов мечется от одной героини к другой, срывая поцелуи, но прекрасно понимает, что жизнь его безнадежно пуста. "Каждому по трагедии" — следовало бы пустить бегущей строкой вместо русских субтитров. Завершается все закономерно: Платонов берет ружье, приставляет дуло к голове — свет гаснет. Но вместо выстрела — тишина. "Если в первом акте пьесы на стене висит ружье, то в последнем акте оно непременно должно выстрелить". Непременно?

"Книга Иова". Эймунтас Някрошюс

Как и спектакль Люка Персеваля, "Книга Иова" лаконична по сценографии и безгранично экспрессивна словесно. Но при этом впечатление спектакль Някрошюса производит совершенно другое. Если "Платонова" увлеченно смотришь, то ветхозаветную историю скромно созерцаешь. Библейская притча — логичное продолжение текстов, превращенных литовским режиссером в шедевральные спектакли. Някрошюс ставит Шекспира, Гете, Данте, "Песнь песней". Проблема человеческого бытия и поединка с высшими силами для него — вещь почти повседневная, расхожая.

Сценография спектакля работает на символику. Иов, с потерянным выражением лица, беспомощный и даже жалкий, подпирает дверной косяк — остатки своего разрушенного дома. На заднем фоне декорации напоминают незавершенные схематичные карты — вестимо, неисповедимые пути. Время от времени герои носятся с ящиками стола, напоминающими надгробия. 

Дьявол и Бог максимально вочеловечены — "зло" одето в кожанку с заклепками, а на шее "добра" в начале спектакля красуется большая золотая конфета. Впрочем, добро и зло здесь — фигуры речи, условность. Если в Библии дьявол, примерив другую личину, хитрит перед Создателем, то в трактовке Някрошюса высшие силы на равных виновны в несчастьях человека. Иов не покидает Бога, но требует простого объяснения: "За что?" Высшие силы в белом пиджаке разражаются длинной тирадой: не я ли создал леса и поляны, реки и океаны, светильник небесный, "пятое-десятое". В общем-то, все верно, но в устах божества "по Някрошюсу" звучит это жалким, нелепым оправданием. 

К библейскому тексту режиссер подошел дотошно и трепетно, что повлекло определенные последствия: сыграть на чувствах зрителя с помощью истории мытарств и лишений героя невозможно — она занимает в исконной "Книге Иова" скромные 2 главы. Остальные 40 — пространные философские диалоги страдальца с друзьями и Богом. Някрошюс позволяет лишь одно принципиальное расхождение с первоисточником: счастье и изобилие не возвращаются к Иову. Вместо этого из рук дьявола герой получает наливное яблочко, а Бог услужливо преподносит ему маленький ножик — кажется, Ветхий Завет вновь раскрылся на судьбоносном Древе познания.