Ахматова, Шостакович и Моцарт на одной сцене: "Реквием" Бориса Эйфмана

До столицы добрался "Реквием" — свежий спектакль Санкт-Петербургского Академического театра балета Бориса Эйфмана. Впрочем, у Эйфмана многие работы не то чтобы новые, а, скорее, частично забытые старые. Борис Яковлевич, как настоящий философ, снова и снова возвращается к вопросам, на которые в свое время уже пытался найти ответ. Он постоянно переосмысляет, ищет, формулирует заново. Так, в общем-то, получилось и с "Реквиемом". Впервые балет на музыку Моцарта Эйфман создал в 1991 году. Дата премьеры оказалась пророческой — 19 августа. В этот день грянул путч. Первый спектакль, таким образом, станцевали лишь через пару дней. Зато представьте, какое впечатление на фоне событий начала 1990-х произвело размышление на темы судьбы человека, страны и мира...

Но тот, первый, "Реквием" был одноактным. В нем не было ни Ахматовой, ни Шостаковича. В прошлом же году Борис Яковлевич, вдохновившись "Реквиемом" великой поэтессы и Камерной симфонией одного из главных русских композиторов минувшего века, решил расширить свою прежнюю работу. Так родился новый спектакль, два акта которого причудливо вмещают мысли и эмоции, заложенные в произведениях всех трех авторов.

Пожалуй, Эйфман — единственный современный хореограф, который может смело взять музыку Моцарта и Шостаковича, сдобрить ее поэзией Ахматовой, взболтать (но не смешивать!) и получить на выходе цельный, убедительный и, что особенно поражает, предельно понятный спектакль. Вот мы видим "молодежь" — счастливую, беззаботную, немножко безалаберную и легкую. И серенькие выцветшие советские платья и костюмчики не мешают им быть такими... Вот их сменяет влюбленная пара. Затем перед зрителями предстает семья, потом — спортсмены и спортсменки, девочки в коротких юбках и гольфах. И жизни всех этих героев, да нет же, людей рушатся под давлением чего-то настолько огромного и страшного, что даже чудовищное слово "война" до конца объяснить не может.

Постановщик не стесняется быть искренним. Он запросто, почти наивно рифмует образ, ассоциирующийся с блокадой Ленинграда, — тела, которые уставшие женщины везут на саночках, — с заключенными в тюремной форме и куцых ушанках. Метафора прозрачна, как слеза ребенка, в этом ее мощь. И в этом несложно рассмотреть позицию художника, который эту метафору создал. Очевидно, не зря московский показ "Реквиема" посвящен жертвам не только войн, но и репрессий.

Во втором акте спектакль из бытового, хоть и эмоционального, пласта вдруг переходит в почти библейский (второе действие основано как раз на постановке Эйфмана 1991 года). Борис Яковлевич уходит от сюжета ахматовского "Реквиема", но все же главной героиней его нового произведения остается Женщина. В постановке два сильнейших аллегорических образа — Женщина и Мать. Они пересекаются, переплетаются и, так или иначе, сливаются воедино. Эйфман и его артистки Юлия Манжелес и Любовь Андреева декларируют истину: именно в женщине заключены вся мощь и все страдание рода человеческого, а значит, и Сострадание. Именно в женщине находятся покой и свет, которые способны победить все, даже смерть. Так что финал хореографической поэмы (а именно так хочется называть "Реквием" Эйфмана), несмотря на всю боль и страх, которые так отчаянно воплощали в танце главные герои и героини, — светлый. Возможно, даже чересчур. Но человеку необходимо во что-то верить. Борис Яковлевич и его труппа предлагают верить в то, что за пределами ада существует рай с невесомыми ангелами в белых нарядах. Их выходом и заканчивается спектакль.

Повторюсь: Борис Эйфман не только крупный художник, но еще и философ. В его балетах выразительная часть никоим образом не уступает содержательной. Для своих танцовщиков хореограф создает такие пластические фигуры, которые будто подталкивают их к поиску человеческой, эмоциональной составляющей образов. И если воплощать все эти фигуры правильно, как, видимо, задумано постановщиком, — смысл рождается как бы сам собой. Внезапно тезис системы Станиславского "от физических действий — к ощущениям" начинает работать в балете.

Эйфман умеет не усложнять. Однако кажется, что иногда исполнители путают "не усложнять" с "упрощать" — а между этими понятиями бездна. Мнимая простота "Реквиема" способна развалиться, если вдруг глаз зрителя уловит, как один из артистов в хороводе сбился с правильной ноги. Или если солист неточно попадет в музыку, залюбуется собой, забыв о партнерше... Но таких деталей, слава богу, немного. В конце концов, где их нет? Спектакль живет, а жизнь не бывает безупречной, безошибочной, идеальной.

Зато работа кордебалета в "Реквиеме" восхищает. Молодые артисты (если верить программке, часть из них — воспитанники Академии танца Бориса Эйфмана) погружаются в сложнейшие геометрические структуры, редкие не то что для авангардных, но даже для современных классических постановок, отчаянно и почти азартно. В итоге рождается пульсирующая танцевальная материя, от которой невозможно оторваться. И эта материя затмевает все недочеты, даже если такие и были в па-де-де и па-де-труа.

Несмотря на крепкий академизм как минимум в работе кордебалета, у Эйфмана и его артистов сохраняется репутация модернистов. Мне даже довелось услышать, как московские зрители называют "Реквием" "перформансом, а не спектаклем" (что может быть интереснее разговоров в театральном буфете?). Но все-таки эта стройная, даже монолитная постановка вовсе не разрушает, а продолжает лучшие балетные традиции, дополняя их острым содержанием.

Даты московских показов "Реквиема" — 29, 30 сентября и 1 октября. Это годовщина событий в Бабьем Яру. Вообще, у этого спектакля не было ни одного случайного показа. В Петербурге новую версию постановки впервые сыграли в конце января 2014 — в 70-летие полного снятия блокады Ленинграда. Правда, в отличие от Большого, в Александринском театре зимой балет шел под живую оркестровую музыку. В Москве же пришлось довольствоваться фонограммой. Но слабее "Реквием" от этого не стал — пусть и в записи, Шостакович и Моцарт остались с артистами.